Она лежала на многофункциональной койке в палате реанимации. Кровать стояла в центре зала, изголовьем к окну, выходящему на задумчивый сентябрьский больничный сквер. Впрочем, о погоде за окном она могла судить только по изменению освещенности в комнате или по шороху дождевых капель по подоконнику. Осень расцветала за окном, а перед глазами находился медицинский пост со шкафчиками лекарств, компьютерами, батареями пузырьков и склянок. Врачи с деловитым видом перемещались туда и сюда, напоминая больших белых рыб за стеклами аквариума.
Часы лениво шевелили стрелками, отсчитывая вторые сутки ее пребывания в отделении. Она всем существом желала покинуть эту скучную чистую комнату, но ее левое запястье пробила игла катетера, а на предплечье сжималась манжета тонометра, каждые четверть часа исправно замеряя давление. Данные были хорошими. Всё шло по плану и было под неусыпным медицинским контролем.
Ее сердце починили за час, ведь сегодня даже обширный острый инфаркт уже не приговор. Ей было даже интересно пронаблюдать в режиме реального времени свое собственное пульсирующее сердце, расцветающее щупальцами артерий и мелкими корешками малых сосудов на огромном сером мониторе. Хирург увидел проблему, убрал преграду для кровотока и укрепил аорту металлическим стентом. Она даже не почувствовала боли: пшик, хлоп — и всё готово! Сердце вновь работало без перебоев, исправно гоняя по организму ее такую редкую кровь четвертой группы.
И вот теперь тянулись вторые сутки, как ее наблюдали в реанимации. Телефон не давали. Она волновалась, сообщили ли ее дочери, что она в порядке, беспокоилась, что ребенок будет нервничать и испугается. К слову, ребенку на тот момент исполнился уже 21 год, и девочка сама прекрасно разобралась, куда надо позвонить и о чём там спросить…
Свою единственную дочь она тянула в одиночестве последние —сколько? — а ведь уже прошло целых шестнадцать лет, как она осталась одна после тяжелейшего развода, отсудила свою малышку и осталась один на один со своим боевым трофеем против всего мира. Она меняла работы, про себя горько посмеиваясь, когда приходилось отвечать на стандартный вопрос анкеты по трудоустройству: «Кем вы видите себя через 5 лет в нашей компании?» — «Живой, я вижу себя всё еще живой, — хмыкала она. — Мне надо дожить до полного совершеннолетия дочери, я обязана выполнить свои обещания, данные в суде; это мой долг — нести ответственность за ее и за свою жизнь, пока дочка не выучится, пока не сможет мне помогать».
Так думала она и потихоньку прогибала неподатливую реальность под свои планы. Она уставала, умирала вечерами и воскресала по утрам, засыпала на рабочем месте, а от нее требовали креативности и всех тех вещей, что обыватели приписывают дизайнерам. Она не была «креативной», она решала вопросы заказчика оптимальным способом — не больше, но и не меньше, чем заказчик требовал. Никогда не стремилась прыгнуть выше головы и блеснуть креативом. Тут главное было решить поставленную задачу, не потратив в процессе всех своих жизненных сил, чтобы силы еще остались на поход домой, покупки, готовку, еду, общение…
Ей доставались самые тяжелые клиенты — корпорации, большие организации и союзы. Однажды она даже отчитывалась от лица государства перед Организацией Объединенных Наций за наркопотребление. И ведь отчиталась! Всё как у людей и не хуже, чем у соседних стран. От этих мыслей ей снова стало смешно. Последние правки, которые она внесла в текст отчета — замена слова «цыгане» на «лица цыганской народности», чтобы солиднее и политкорректнее звучало, вот!
В той компании она продержалась целых три года. Этого времени ей хватило, чтобы вернуться в профессию после декретного отпуска, научиться новым программам, встать в строй. Ей платили самый маленький оклад среди коллег, потому что на момент найма ей важнее всего был сам факт наличия у нее справки о трудоустройстве и стабильном доходе — без нее отсудить дочь не получилось бы. Она не стала вспоминать о разводе, потому что начинала себя жалеть (а это ведь нехорошо, правда?).
Она сменила несколько фирм, компаний, рекламных агентств и, наконец, стала трудиться в монастыре. Здесь ей впервые удалось вздохнуть полной грудью. Здесь ее не гнали в плечи, не требовали невозможного — просто дали работать — и она легко справлялась со сроками. Техничность и скорость всегда были ее сильной стороной.
Люди в монастыре отличались от людей в миру. Неуловимо, но отличались. Казалось бы, ничего такого, но чуть меньше зла в атмосфере, чище воздух, светлее горизонты… С ней работали. Она развивалась, и ее макеты уже не напоминали крепко сшитые внятные функциональные смысловые блоки. Она даже записалась на курсы композиции и закончила их. Сидела за партой — сама как увесистый сорокапятилетний параллелепипед — среди тонких нежных девочек, готовящихся поступать в академию художеств. Но уж тут у нее никаких комплексов не было. Полнота и некрасивость на ее ум не влияли, работать не мешали, проблемой не являлись. Так, по крайней мере, она думала тогда.
Сейчас, лежа с инфарктом, она понимала: как же была не права! Как запустила свое и так не самое крепкое здоровье неправильной едой, большим количеством сладкого (такой легкий допинг, быстрый стимулятор творческой мысли — впору тоже запретить оборот и ограничить сбыт мучного, сладкого, шоколадного), тем, чем она заедала тотальную нелюбовь и вечную непрекращающуюся войну, которой стала ее жизнь после 2004 года.
Ее спасали книги и спасала вера, ей помогали люди. Но всё заслонял привычный девиз, жизненное правило: «Я сдохну, но вытяну. Я справлюсь одна, я смогу» — и вот уж воистину так себя накрутила, что честно попыталась умереть в 49 лет. Дотянула ребенка, вырастила, и всё — пора! Но ее спасли, подлатали. И вот теперь, лежа на больничной койке, она вспоминала и то, и это, общалась с соседкой слева — грустной 70-летней вдовой, которая получила аж два стента в свое разбитое потерей мужа сердце.
А справа умирала старуха. Как переходящий «приз» ее передавали по смене уже 12 дней. Утомленные родственники сгрузили ее, как бессознательный куль, в больницу, и теперь эта женщина умирала под неусыпным контролем медиков. Врачи честно старались ей помочь: обтирали, перевязывали, поддерживали лекарствами, кормили, пеленали, переворачивали, прекрасно при этом осознавая бессмысленность происходящего. Бабка шла к концу. Это было очевидно всем в палате.
И вот настало утро субботы…
Началась агония. Старуха кричала: «А – а – а!» Этот звук она громко, внятно, настойчиво транслировала в пространство. Ее невозможно было заставить молчать, и невозможно было уйти от этого звука — не спрятаться, не заткнуть уши музыкой, не заслониться гаджетом от такой лютой, реальной смерти по правую руку…
Сначала она тосковала — сердце ныло и отзывалось на зов, резонировало. Она не хотела страдать еще больше, понимая, что должна сейчас быть спокойна, чтобы выжить. Беспокойство учащает пульс, нагоняет давление, а это вредно в ее состоянии. Потом она мечтала, как в палату войдет знакомый монастырский священник, лучше бы отец Андрей Малаховский, в бороде до косматых бровей, или спокойный отец Родион, которому она верила, — они легко справились бы с чином разлучения души от тела.
Но никого не было, только молодой интерн затаился в медблоке, периодически подходя к умирающей страдалице. Тогда она стала молиться сама — молиться Иоанну Крестителю. Этот текст у нее всегда отскакивал от зубов на общей утренней молитве, и она легко вспоминала каждое слово без подсказки. В левую руку тянулся шнур от капельницы, ритмично капала жидкость из пакета, и на каждую падающую каплю она внятно и четко произносила — про себя или вслух — молитву Крестителю Господню Иоанну.
Крестителю — кап! — Христов, — кап! — проповедниче — кап! — покаяния — кап! — и так далее, и так далее, и так далее…— всё по кругу, не переставая ни на секунду. Это и отвлекало, и успокаивало. Так продолжалось несколько часов — менялись капельницы, суетился вокруг персонал. Она молилась, а к вечеру бабка наконец охрипла и приумолкла.
Ночью были дождь и тишина. Утром спокойный интерн закрыл лицо старухи чистой простыней, и медперсонал вывез покойницу ногами вперед в больничный морг. Она же осталась привязанной еще на всё воскресенье. А уже в понедельник, вечером, шатаясь, встала на ноги возле ложа своей скорби и своей победы. Сердце работало. Впереди была новая жизнь — снежная целина — и никаких планов, чистый лист, просто какая-то будущая жизнь.
«Всё в руках Господних, — смирилась она. — Спаси, Господи, душу новопреставленной Раисы, — попросила она. — Креститель, заступись за нее, пожалуйста. Я знаю, ты — можешь, и мне, вертепу злых дел, тоже помогай. Ведь мы честно бились с тобою вдвоем и даже, кажется, победили? Ты был мне и утешением и помощью в битве, благодати тезоимените, постников и пустынников наставниче, чистоты учителю и ближний друже Христов. Может, еще повоюем, какие наши годы! Спасибо тебе, старший Господень брат! Я очень люблю тебя. Аминь».
Июль 2023 г.
